В восьмом классе у меня случилась первая любовь.
Не, ну так-то не совсем что бы первая. Первая была как раз в первом классе, и там была такая девочка Анечка, и я в неё влюбился. Чем закончилось, не помню уже, просто как-то закончилось и всё. Скорее всего тем, что мы перешли во второй.
Потом в пятом классе я опять влюбился, в нашу новую классную. Она только-только закончила институт, пришла в нашу школу (у нас учителем физики мама её работала), и ей дали наш класс.
Но это не считается, потому что в неё сразу все влюбились. Включая нашего физрука, за которого она вскоре и вышла замуж.
Так что можно считать, что в восьмом - в первый.
Девочку звали Оля. Она мне всегда нравилась. Ещё в седьмом. В шестом я её вообще не помню. А в седьмом вдруг стала нравиться. Но я об этом как-то особо не думал. Ну, нравится и нравится. Мне многие девочки нравились, что уж говорить.

Дети растут быстро, и за три летних месяца, если не видятся, меняются очень сильно. Девочки в этом возрасте меняются особенно охотно.
Поэтому в восьмой пришла совсем немножко не та Оля, которая уходила из седьмого. И я влюбился. Ну, я может этого не осознавал, но чувствовал, что вот эта девочка Оля нравится мне всё больше и больше. И я стал оказывать ей всякие знаки внимания. В чем заключаются знаки внимания у восьмиклассника? В том, что бы этот свой интерес к девочке скрыть от посторонних и от самой девочки как можно глубже. То есть всеми доступными средствами показать ей и окружающим свою как бы незаинтересованность в объекте. Ну, по крайней мере, у меня было так.

Видимо я настолько тщательно скрывал этот свой интерес к симпатичной девочке Оле, что он пёр из всех щелей и был ясен абсолютно всем, включая педсовет и нашу классную. И когда в ноябре класс решили рассадить по принципу мальчик-девочка (до этого была абсолютная анархия), меня конечно, посадили с Олей и права выбора не предоставили.

Какое-то время мы притирались, я пару раз получил портфелем по голове, пару раз линейкой по рукам, ещё пару раз демонстративно уходил на свою камчатку, за что был выгоняем из класса и затем с позором водружаем на утверждённое место... А потом как-то всё наладилось, гормоны, или какая там ещё химия взяли своё, и всё у нас образумилось. И мы стали неразлейвода. Как-то само собой выяснилось, что я тоже ей давно нравлюсь, на новогоднем балу мы танцевали, потом целовались где-то по тёмным углам, ну а потом уж школьная молва, как и положено, наши отношения узаконила крепче штампа в паспорте.

Педагоги смотрели на это дело вполне одобрительно (всё-таки мы оба были отличниками, я круглым, она так, овальная чуть-чуть), родители снисходительно, и отношения наши постепенно вошли в ту спокойную, почти семейную стадию, где у каждого есть свои обязанности, свои дозволенности, свои законные капризы и дурные привычки, а всё остальное - общее. Включая оценки на контрольных.

Дело двигалось к весне, почки на деревьях набухали, кровь подступала к точке кипения, а потом случился этот злосчастный урок физкультуры.

Светило яркое солнышко, было тепло, радостно, и Николай Николаевич, наш физрук, взаместо чтобы традиционно отправить нас на трёхкилометровый круг по лыжне, повёл на карьер, кататься с гор. Одних нас туда особо не пускали, это была взрослая каталка. Спуски там разные, посложнее, попроще, мы выбрали два, один для девочек, совсем простой, другой для мальчиков, повеселее. И был ещё третий, на который Николай Николаевич пустил тех, кто мог на лыжах не только стоять, но и чего-то делать ещё. Потому что трасса была длинной, местами крутой, и где-то посредине огибала несколько растущих по склону сосен. А главное, в самом низу спуск заканчивался обрывом в карьер, и метров за пятьдесят до него лыжня резко уходила влево. Опять же ничего сложного, если вовремя притормозить и аккуратно повернуть. По крайней мере случаев улёта в карьер зафиксировано не было, если только кто специально. Однако осторожный Николай Николаевич, дав, чтоб не обидно, прокатиться пару раз, поставил меня внизу. На этом повороте. На всякий случай. Как человека безусловно ответственнага! И я стоял там внизу, скучал, перебрасываясь парой слов с проезжающими изредка довольными пацанами.

В какой момент наверху появилась Олечка, и как чего получилось, никто толком так и не понял. А мне снизу и вовсе не было видно. Может быть ей надоело кататься, и она решила спуститься и скрасить моё невесёлое дежурство. Может она неловко переступила. Может её кто подтолкнул. Непонятно. Но все очухались, когда она уже ехала по склону.

Стали кричать. Вот может если бы не стали, всё у Олечки бы и получилось. А крики её конечно напугали. И её просто понесло уже, неуправляемо.

Громче всех кричал конечно Николай Николаевич. Ему бы не составило труда девочку догнать, будь он на лыжах. Но он их как раз перед этим снял. Поэтому он мог только кричать. Он кричал ей "Падай!!! Падай, в богадушумать!" Кто угодно бы от этого крика упал, даже Соловей-разбойник если. А она не слышала уже и как назло не падала и не падала. И ехала очень точно и главное быстро на две растущие одна за другой сосны. Наверное, наверху все зажмурились, а кой кому и поплохело. Но случилось странное. Сосны расступились и Олечку пропустили.

И она вышла на финишную прямую, где внизу были поворот и я. Ну, и обрыв в карьер там дальше. Николай Николаевич переориентировался и стал кричать уже мне. «Толкай! Толкай, вбогадушузаногу» он кричал. Да я и сам прекрасно знал что надо делать. Иначе нафига бы я тут стоял? Надо было просто перехватить например лыжную палку тупым концом и слегка подтолкнуть мчащегася неуправляемага человека к падению. (Подтолкнуть человека к падению нам вообще хлебом не корми, только дай, между прочим)

Наверное толкать Олечку палкой показалось мне на тот момент страшным кощунством. И я решил вместо этого её просто поймать. Ага. Вот так вот запросто, как на перроне. Встал у неё на пути и распахнул объятия.
Пробовали поймать едущие с горы тридцать, (ну или сколько там в симпатичной восьмикласснице), неуправляемых килограмм? Поймать-то я поймал, не вопрос. Она снесла меня как цунами спичку.

Ну, мы покувыркались конечно. Пока народ во главе с испуганным Николай Николаичем бежал вниз, я лежал мордой в небо, она сидела сверху, била меня кулачком в грудь и настойчиво спрашивала «Ты дурак что ли?» Причём ответ её видимо не очень интересовал. Весь адреналин свой она в этом кулачке держала.
Ну, всё закончилось-то хорошо. Олечка отделалась мелкими ушибами и сломанной молнией, я разорванной щекой, наверное о застёжку её куртки, Николай Николаич парой седых волос.
Но вот в наших с ней отношениях эта езда в незнаемое с последующим бубух сыграла какую-то странную роковую роль. А именно - на следующий день Олечка демонстративно пересела от меня на камчатку. И больше со мной не разговаривала. И ни на чьи уговоры не поддалась, так там и осталась. А я почему-то особых поползновений к примирению не проявлял.

Есть события, которые визуально являются следствием какой-то причины. Но на самом деле таковыми не являются. То есть может и не сыграло падение тут никакой особой роли. Так, повод, толчок.