Потихоньку провожу внутреннее расследование на тему "Как я провел лето у бабушки"

Спрашиваю
- Плакал у бабушки-то?
- Нет!

Подумал, подумал
- Только один раз.
- А чего плакал? По какому поводу?

Промолчал. Умело замял. Увёл тему. Умеет, шельмец. Ладно, найдём альтернативные источники информации. Позвонила бабушка. Спрашиваю тот же вопрос. Бабушка подтвердила - один раз. А чего? Замялась. Тут уж я начал подозревать сговор с целью сокрытия достоверной информации. Пришлось применить давление и шантаж.
Бабушка раскололась, и всех сдала.

Значит, дело как было? Бабушка пошла на работу, а хрюндель остался с дедом. И вот сидят они на кухне, и малый старому чего-то рассказывает.

Тут надо, что б было понятно, сказать вот что. У хрюнделя есть такая особенность, у него рот с тех пор, как он говорить научился, не закрывается. Он говорит всегда. Идет, стоит, сидит – говорит. Ест, какает, играет – говорит. Моется в душе – поёт. Много и часто говорит во сне. То есть ночью. При этом понять, говорит ли он именно во сне или проснулся, - нельзя. Речь всегда хорошая, связная. Однажды полночи рассказывал Муху-цокотуху. Выяснилось, - спит. Когда спотыкался и забывал, - начинал ворочаться и метаться. После подсказки успокаивался и шпарил эту муху дальше. Дурдом. Я же эту муху наизусть не помню! Так и сидел с книгой. Он значит спит, и во сне читает. А я значит со спичками в глазах, с книгой, в роли суфлёра.
При этом он никогда не забывает проверить наводящими вопросами, насколько внимательно его слушает собеседник. То есть кивать головой и думать про своё - не канает. Надо быть в теме. Как на совещании.

Помню, давно ещё, я выполнял функцию субботнего папы и мы просто шли с ним по городу. А он тогда говорил ещё не очень, слов знал мало, но зато очень любил слушать. И, учитывая мою неразговорчивость, он придумал простой садистский приём. Он к каждому последнему слову любой моей фразы добавлял "Чего?" И вытягивал следующую. Диалог при этом звучал примерно так. Два человека копаются под капотом девятки. Мы идём мимо.

- Папа, а они чего?
- Машину чинят.
- Чего чинят?
- Ну, наверное сломалась.
- Чего сломалась?
- Не знаю, сынок. Может с двигателем что-то не так.
- Чего не так?
- Сынка, ну откуда ж мне знать? Я ведь не автослесарь.
- Чего не автослесарь?

Это уже начинало попахивать откровенным издевательством и вмешательством в личную жизнь. И я спросил.
- Слушай, ну что ты всё "чевокаешь", а?
Он замолчал. Я думал - обиделся. Нет. Он ответ просто формулировал, слов-то мало ещё. Через минуту сказал, успокаивающе-снисходительно.
- Папа, ты не сердись. Я же просто разговариваю.
Не столько сами слова, сколько вот эта интонация меня тогда поразила. Типа "Держись, старик. Вот так и растут дети-то. А ты что хотел?" Мне было стыдно, правда. Что вообще-то нонсенс. Это два ему было? Ну, может чуть больше.

Ладно. И вот сидят они с дедом на кухне, один говорит, другой слушает. По-моему, он ему про Малыша и Карлсона рассказывал. Обе серии. Артистично, с энтузиазмом, и в ролях. А дед под это дело неожиданно возьми да и задреми. А проще говоря - уснул.

К спящим у хрюнделя отношение тоже такое, своеобразное. Щадащее. Один раз я его днём уложил, и сам притопил на массу. И видно крепко. А этот проснулся, встал тихохонько, и пошел на кухню пошариться в холодильнике на тему чего нибудь съесть.
И вот я с ужасом просыпаюсь оттого, что он стоит рядом и громким шепотом говорит.
- Папа, извини! Ты не мог бы мне во сне растишку открыть?
Я говорю испуганно, тоже почему-то театральным шепотом.
- Во сне??? Вряд ли, сынок!
Он тогда протягивает мне эту банку и шепчет.
- Тогда ты проснись, открой, и опять спи, пожалуйста!

Ну-вот. Дед уснул, а парень, что бы деда значит не разбудить, ушел в комнату и там уже горько заплакал. От обиды. Бабка пришла - один на кухне спит, второй в комнате плачет. Надо сказать, он и испуганной бабке не признался в причине слёз. Потом уж, по косвенным уликам, выяснилось.

Я деда, кстати, очень хорошо понимаю. Однажды в поликлинике я у доктора нашего осторожно так спросил, нет ли в этом тру-ля-ля бесконечном какой-то патологии? Доктор, не вникая особо в детали безапеляционно заявила "Говорит? Ну и радуйтесь, раз говорит! Другие вон вообще ещё не говорят". Не, я конечно стал радоваться, как велел доктор. Но радоваться двадцать четыре часа в сутки - это очень утомительно, честно. А деду-то и вовсе тяжело.

Вот такая петрушка. Ещё не решил, как к этому относиться. Но ухо приходится держать востро. Ну ничего, скоро уже. Скоро в садик. Там найдутся порожние уши.