Плохо, когда насилуют женщин. Еще хуже, когда насилуют мужчин,
а еще того мерзее – когда особь женского пола наезжает на желторотого
мальчонку. Ну, это присказка, а сказка, вернее - достоверный факт,
впереди. Далекие советские времена. Северная речка Вычегда, на которой
мы с Юркой 15-летними пацанами проходили первую летнюю практику в
изыскательской партии (размещаемой на брандвахте) после 1 курса речного
училища. Вели мы себя скромно, как образцовые советские комсомольцы. По
вечерам пили не водку, а чай, девок изучали только по картинкам Рубенса.
Сидели в своей каюте и балдели, читая вслух рассказы Зощенко и в
неимоверном количестве потребляя детскую радость – баночную сгущенку. И
вот однажды вечером патриархальный уклад нашей жизни нарушил сиплый
вопль с трапа, перекинутого с брандвахты на берег:
- Але, начальник! Принимай пополнение!
Перед взором оторопелой команды предстало экзотическое существо
женского рода, неопределенного возраста и устрашающей, даже днем,
наружности. Из-под мочалки немытых, свисающих сосульками на лицо лохм, в
свете вечерней зари сверкал вставной глаз, другой заплыл под отеком
мощного фингала. Ощеренный в приветствии рот под кривым носом был
оборудован одним единственным зубом.
-Ну, чо уставились, фраера, где бугор?
Вышел Васильич, начальник партии. Существо откуда-то из-под намотанных
на организм тряпок достало бумагу:
- Я Машка Упырева. С Воркуты. Кликуха Целка. Вот направление из Управы.
Буду с вами жить, ха-ха-ха! И, может, работать, если понравитесь!
Начальник посмотрел бумагу и, почесав загривок, досадливо хмыкнул.
Однако делать нечего - сам на днях сделал запрос на вакансию рабочего.
Первых два дня Машка вообще на работу не выходила. Шлялась по
брандвахте, дымя дешевыми сигаретами и распевая блатные песни. На третий
день начальник не выдержал и, пригрозив расчетом, отправил Машку с нами
на нивелировку репера держать рейку. Держала она ее кое-как и, не
умолкая, травила свою биографию. Родилась в тюрьме, потом колония, потом
череда женских тюрем, этапы, дела, малины-хренины и беспредельный
разврат. Глаз и зубы потеряла в борьбе за власть на зоне. Пока ехала к
нам, переспала со всем вагоном, потом - пароходом и теперь, мол, и наша
очередь настала получить п-ды.
Вдруг Машка кинула рейку, мгновенно сбросила с себя свою серо-бурую
хламиду и полным голяком кинулась в речку. У берега, где было по пояс,
встала на дно головой в стойку, вознеся над водой крутой зад с грязными
ногами, и стала резво ими махать в воздухе. Надо сказать, что все
остальное, кроме устрашающей физиономии, у Машки было в полном
сексуальном порядке. Опешив от такого кульбита, мы увидели
приближающийся к нам по реке пассажирский пароход. Прижимное течение на
излучине реки приблизило пароход максимально к берегу. Скучающие на
палубе пассажиры навалились на один борт, увидав небывалое зрелище.
Машка вынырнула, и, набрав новую порцию воздуха, снова встала в стойку
на голове, еще шустрее размахивая ногами. Пароход чуть не перевернулся,
собрав всю палубную публику на один борт. Наконец посудина скрылась за
поворотом. Машка выскочила на берег и закричала:
- Чо, салаги, голой бабы не видели?! Бросьте вы свою херотень! Давай
купаться!
Но мы в полном смущении ретировались, быстренько доделали нивелировку и
не дожидаясь Машки, вернулись на брандвахту. Она же, неизвестно где
прошлявшись, появилась лишь к утру.
И вот этот день – день суровых испытаний настал. Юрка поехал с
ребятами на промеры, а у меня (по недомоганию) был выходной. Завалившись
в одних плавках на кровать под пологом от комаров, я стал мусолить
какой-то детектив. Вдруг на самом интересном месте дверь скрипнула
(наверное, Юрка вернулся, подумал я), потом закрылась изнутри на
торчащий в ней ключ и надо мной из-под края полога нависла, дохнувшая
перегаром, кудлатая голова Целки. Ужасу моему не было предела.
Стеклянный глаз, не мигая, зловеще блестел, другой плотоядно щурился.
Однозубый рот хрипло просипел:
- Давай поеб...мся!
В тот же миг рука Машки рванула вниз мои плавки и мертвой хваткой
вцепилась в скрюченное от перепуга хозяйство. В другой руке у нее была
початая бутылка бормотухи, из горла которой она попыталась меня
взбодрить. Теряя дар речи я провякал:
- Маш, сходи лучше вечером к Ваське мотористу!
- Ха! Да он мне уже надоел со своей вяленой морковиной! Хочу
молоденького!
Я взмолился:
- Машка уйди по-хорошему, а то заору!!!
- Ну, мля, салага позорная, фраер дешевый, хоть оборись, а целку я тебе
сейчас сломаю!
И заголившись, полезла под полог. Как перед казнью, передо мной
мгновенно пронеслась вся моя непорочная юная жизнь – ясли, школа,
пионерский костер, сбор металлолома, мукулатуры…- все мое беззаботное
босоногое детство… И тут я заорал благим матом:
- АААААААА-А-А-А-А!!!!
По брандвахте прокатилась тревожная волна, захлопали двери. К нашей
каюте подбежали шкипер и повариха. Стали ломиться в закрытую дверь.
Шкипер кричит:
- Машка, ты там, что ли? Чего затеяла с мальцом?!
- У нас любовь! Вали отсюда!
- А чего он орет?
- От восторга! В первый раз, да еще такая женщина! Ты бы пуще заорал!
- Ну Машка, ну млядища! Отстань от мальца, открывай дверь быстро!
- Ща, бегу и падаю!
И навалилась на меня всем своим пропито-прокуренным истрепанным
организмом. Тут, к счастью, вернулись наши со съемки. Подключился
начальник партии. Машка, видя превосходство противника, сдалась, нехотя
выползла из-под полога и, швырнув книжку мне в физиономию, гордо, не
одеваясь, удалилась, презрительно бросив мне на прощание:
- У, салага!!! Такой амур запалил! Козлина!
На следующий день ее списали с брандвахты. Я стал объектом шуток и
всевозможных подначек (мол, платочек бы ей на морду накинул и кувыркался
до посинения). А Юрка все пытал меня, уточняя детали инцидента, и
завистливо вздыхал. Мазохист был, наверное. По окончании практики я
зашел к начальнику партии за отзывом-характеристикой. Он быстро
настрочил все, что надо, потом задумался и добавил "МОРАЛЬНО УСТОЙЧИВ".