Кирюха шел вприпрыжку рядом со мной, задавая свои бесконечные вопросы. Кто сильнее, Человек-паук или Бэтмен? Почему тигры в полоску, а гепарды в пятнышки? Если самолет сильно разгонится, то за сколько он долетит до Луны? Его маленькая ладошка доверчиво согревала мою пятерню. Он был рад, что папа забрал его из детсада не позже всех. Рад просто идти со мной рядом домой, где я сварю ему покупных пельменей, искупаю и уложу спать. Может быть, перед сном мы вместе посмотрим «Бесконечную историю», уже, наверное, в сотый раз.
- Папа, а нас сегодня спрашивали, у кого мамы где работают. Меня спросила Зинаида Андреевна, а я не знаю. А, пап? Мама наша когда приедет?

Я познакомился с ней на улице. Был сильный летний ливень, а она шла босиком по лужам, промокнув до нитки, и улыбалась. Было в её улыбке что-то такое, необъяснимое. Какая-то лукавая чертовщинка, притаившаяся в уголках мокрых губ. Хотелось впиться в эти губы хмельным поцелуем, прямо здесь, под дождем, на сыром асфальте, покрытом отяжелевшими от дождя комьями тополиного пуха. Я догнал её,… а дальше нас закружило и понесло.
Мы поженились. Все было как у всех. С кольцами и куклами на «Волгах». С теткой в ленте РСФСР через плечо. С маршем Мендельсона на раздолбанной ионике. С пьяными краснолицыми гостями, кричащими: «Горько! Горько! Горько!» Нам было плевать на всё это. Дань традиции не более, для родителей родственников и друзей. Надо так надо. Мы любили друг друга, и это было главное.
Потом родился Кирюшка, и я стоял с цветами под окнами роддома, а она, уставшая, измотанная, но счастливая, показывала мне в окно маленький сверток с розовым личиком. В уголках её губ по-прежнему прятались лукавые чертовщинки. Точно такие же, как и три года назад.
Не смотря на бессонные ночи и вечную нехватку денег, мы были счастливы. Ведь у нас была любовь, а всё остальное было неважным. Кирюха подрос и пошел в садик, а мы не переставали любить друг друга. Словно встретились только вчера. На мокром асфальте, под летним ливнем, среди комочков тополиного пуха.

Как-то я зашел домой не вовремя. Забыл отчет, пришлось за ним вернуться. Я открыл дверь своим ключом, не желая беспокоить её, и почти сразу наткнулся на чужие ботинки в прихожей. Я тихонько подошел к нашей спальне и заглянул в приоткрытую дверь.
Она лежала, широко раздвинув ноги и тихо постанывая, а её е#ал какой-то мужик. Я осторожно прикрыл дверь, также осторожно забрал отчет и вышел. Вечером она встречала меня с работы. Милой, любящей женой. Меня ждал вкусный и горячий ужин. Все было как всегда. Только я её больше не любил.

Примерно через пару месяцев, мы поехали на дачу. Вернулся с дачи я один. Она осталась там, в подвале. Который я специально приготовил для неё. Я подсыпал ей снотворное в вино, а после, когда она уснула раздел, и посадил её на цепь в бетонированном полутемном помещении. Раз в три дня я приезжал к ней, чтобы бросить объедков в корыто, из которого она теперь ела. Иногда, я привозил для неё бомжей, бомжи ебали её, а я смотрел на их грязные и вонючие, совокупляющиеся тела. Она периодически пишет письма под мою диктовку, что у неё все хорошо в затяжной служебной командировке. Я читаю эти письма Кирюхе, а он хранит их в коробке из под конфет.

Сначала я хотел убить её, но потом понял, что делать этого не следует. Мы ведь не убиваем животных, за то, что они спариваются друг с другом. Мы не обращаем на них внимания, а тем, кто немного ближе нам – мы просто позволяем жить рядом.
Наверное, ей хорошо жить такой жизнью, она ведь так хотела этого. Жить и спариваться. Она разучилась любить, значит, она разучилась быть человеком. Она животное, поэтому должна жить как животное, только и всего. Из уголков её губ исчезли лукавые чертовщинки. Её сальные и немытые волосы неопрятными лохмами свисают на её грязное тело. Она постепенно утрачивает человеческий облик. Ползает на коленках, подвывает. Радостно облизывает мои ноги, в надежде получить вкусную подачку. Даже бомжи теперь брезгуют ею. Теперь я вижу, что происходит с человеком, сердце которого покидает любовь. Он действительно становится животным…

- Пап, ну ты чего молчишь? Я тебя спрашиваю, спрашиваю, а ты молчишь. Мама наша когда приедет? – Кирюха обиженно засопел.
Я стряхнул с себя оцепенение, инстинктивно сжал ладошку сына, будто боясь его потерять, и ответил:
- Не знаю сынок, наверное, очень нескоро...