Утром я ничего не мог есть. Только выпил две чашки чая с хлебом и маслом, с картошкой и сосиской. Потом пошел в школу.

Там народу было видимо-невидимо, и все в костюмах. Одних гномов было человек пятьдесят. И еще было очень много белых «снежинок». Это такой костюм, когда вокруг много белой марли, а в середине торчит какая-нибудь девочка.

Однажды мы с папой пошли в зоопарк, и я скакал вокруг него на улице, и он спросил: — Ты что скачешь? А я сказал: — Я скачу, что ты мой папа! Он понял!

Я сказал: — Ну как? — Чудовищно! — похвалил Борис Сергеевич.

Хотя мне уже идет девятый год, я только вчера догадался, что уроки все-таки надо учить.

Когда Аленка меня увидела, она сразу заорала: — Дениска пришел! Ого-го! Я вежливо сказал: — Здравствуйте! Чего орешь, как дура?

— Вот, папа, послушай, какую я Мишке задам задачу: вот у меня есть два яблока, а нас трое, как разделить их среди нас поровну? — Сдаюсь! Я сказал: — Чтобы мы все получили поровну, надо из этих яблок сварить компот.

— А теперь идите — учитесь хорошо! И мы пошли учиться. Но я сидел и плохо учился.

Два часа! Каких-нибудь пять минут поиграли, а уже два часа!

Но я пел только громко, я не хотел петь потише, потому что настоящее пение — это именно когда громко!

— А разве бывают хорошие болезни? — Ого, — сказал я, — сколько хочешь! Ветрянка, например. Очень хорошая, интересная болезнь. Я, когда болел, мне все тело, каждую болявку отдельно зеленкой мазали. Я был похож на леопарда. Что, плохо разве?

А папа еще немного пометался по комнате и потом ни с того ни с сего подошел к маме. Он сказал: — Как я люблю твой смех. И наклонился, и поцеловал маму.

Я люблю посмеяться... Иногда мне нисколько не хочется смеяться, но я себя заставляю, выдавливаю из себя смех — смотришь, через пять минут и вправду становится смешно.

И я сел на подоконник и принялся ничего не делать.

Я остановился и внятно сказал: — Никакие не сыски. Никакие не хыхки, а коротко и ясно: фыфки! Вот и все!

Мама посмотрела мне в глаза. Она смотрела долго-долго и потом спросила: — Ты это запомнил на всю жизнь? И я ответил: — Да.